---

Пытаюсь совместить музыку с обычной жизнью, выходит, только сна практически нету.

---

---

Иногда на вымышленные вещи, сделанные ради развлечения, люди реагируют слишком критично, не понимая, что это всего-лишь шутка.

---

Исходня из различных источников, группу, в которую меня пригласили придёться "поднимать"... Чтож, опыт не помешает.

---

Как вам такая, женщина-кошка?

---

Перевоплощение Хуана Ромеро. Г.Лавкрафт

Рассказ, который меня затянул от первой, до последней строчки.

Откровенно говоря...

Откровенно говоря, я предпочел бы умолчать о событиях, произошедших восемнадцатого и девятнадцатого октября 1894 года на Северном руднике. Но в последние годы долг ученого понуждает меня мысленно проделать путь к арене событий, внушающих мне ужас тем более нестерпимый, что я не в силах подвергнуть его анализу. Полагаю, прежде чем покинуть этот мир, мне следует рассказать все, что мне известно о, если так можно выразиться, перевоплощении Хуана Ромеро.

Мое имя и происхождение вряд ли интересны потомкам во всяком случае, лучше не тащить их в будущее, ведь эмигранту, оказавшемуся в Штатах или в одной из Северных колоний, подобает расстаться со своим прошлым. К тому же моя прежняя жизнь не имеет ни малейшего отношения к настоящей истории, замечу лишь, что во времена моей службы в Индии я гораздо больше сблизился с мудрыми седобородыми старцами, чем со своими собратьями-офицерами. Я был погружен в древние восточные учения, когда несчастье перевернуло всю мою жизнь, и я начал строить ее заново на просторах Западной Америки, приняв мое теперешнее имя, весьма распространенное и маловыразительное.

Лето и осень 1894 года я провел среди мрачного ландшафта Кактусовых гор, устроившись чернорабочим на знаменитый Северный рудник, открытый опытным изыскателем за несколько лет до этого, благодаря чему близлежащая местность перестала напоминать пустыню, превратившись в котел, бурлящий грязным варевом жизни. Богатство, обрушившееся на почтенного изыскателя после открытия золотоносных пещер, расположенных глубоко под горным озером, превзошло даже его самые дерзкие мечты, и корпорация, которой было в конце концов продано месторождение, начала большие работы по прокладке туннелей. Вскоре добыча золота выросла, так как были обнаружены новые пещеры, и гигантская разношерстная армия старателей день и ночь вгрызалась в многочисленные коридоры и скалистые каверны. Суперинтендант, мистер Артур, любил разглагольствовать о своеобразии местных геологических образований и строить предположения о наличии длинной цепи пещер, что позволяло ему надеяться в будущем развернуть гигантское предприятие по добыче золота. Он не сомневался, что золотоносные пещеры возникли под воздействием воды, и твердо верил в скорое открытие новых месторождений.

Хуан Ромеро появился на Северном руднике вскоре после того, как я там обосновался. Он был одним из многих полудиких мексиканцев, стекавшихся на рудник из соседних областей, но необычная внешность выделяла его из толпы. Он красноречиво являл собой тип индейца, но с более бледным цветом кожи и изысканной статью, делавшими его столь непохожим на местных замухрыг. Любопытно, что, отличаясь от большинства индейцев, как испанизированных, так и коренных, внешность Ромеро не была отмечена знаками родства с белой расой. Когда этот молчаливый рабочий, поднявшись рано утром, зачарованно смотрел на солнце, подкрадывавшееся к восточным холмам, и протягивал руки навстречу светилу, словно повинуясь древнему ритуалу, смысл которого оставался неизвестен ему самому, из глубины памяти всплывал скорее образ древнего гордого ацтека, чем кастильского конквистадора или американского первопоселенца. Однако при близком общении с Ромеро ореол благородства рассеивался. Невежественный и чумазый, он был своим среди мексиканцев, прибывших, как я уже говорил, из близлежащих мест. Его нашли ребенком в сырой лачуге в горах: он был единственным, кто пережил эпидемию, принесшую смерть в округу. Рядом с хижиной, укрытые в причудливой расщелине скалы, лежали два скелета - останки, растерзанные стервятниками и, вероятно, принадлежавшие его родителям. Никто ничего не знал об этих людях, и вскоре о них забыли. Глиняная хижина рассыпалась, а расщелину накрыло лавиной, так что даже от самого места не осталось воспоминаний. Выращенный мексиканцем, который промышлял угоном крупного скота, Хуан унаследовал его имя и мало чем отличался от остальных.

Привязанностью, которую Ромеро испытывал ко мне, я был обязан, несомненно, моему старинному индийскому кольцу замысловатой формы. Я не стану говорить ни о самом кольце, ни о том, как оно ко мне попало. Это кольцо было единственным, что напоминало о той главе моей жизни, последняя страница которой была перевернута, и я очень дорожил им и надевал его, когда не был занят черной работой. Я заметил, что необычный мексиканец заинтересовался им, однако выражение его лица, когда он смотрел на кольцо, не позволяло заподозрить простую алчность. Казалось, древние иероглифы вызывали какой-то смутный отклик в его разуме, пусть запущенном, но отнюдь не дремлющем, хотя я не сомневался, что раньше ему никогда не доводилось их видеть. Уже через несколько недель после появления на руднике Ромеро стал преданно служить мне, несмотря на то что я сам был всего лишь простым рабочим. Мы вынужденно ограничивались лишь самыми несложными беседами. Хуан знал всего несколько слов по-английски, а я быстро обнаружил, что мой оксфордский испанский сильно отличается от диалекта наемных рабочих из Новой Испании.

Ничто не предвещало того события, о котором я намерен рассказать. Да, Ромеро интересовал меня, а мое кольцо занимало его воображение, однако до взрыва ни меня, ни его не одолевали дурные предчувствия. Из-за местных геологических особенностей потребовалось углубить шахту в той ее части, которая лежала ниже, чем прочее освоенное подземное пространство, и поскольку суперинтендант был убежден, что для этого придется своротить значительный кус скалы, рабочие заложили мощный заряд динамита. Ни мне, ни Ромеро не пришлось принимать участия в этой работе, так что впервые о том, что случилось, мы услышали от других. От заряда, оказавшегося мощнее, чем предполагалось, гора словно содрогнулась. В лачуге, притулившейся на склоне, окна разбились вдребезги, а старателей, находившихся в тот момент в близлежащих туннелях, сбило с ног. Воды озера Джевел, расположенного в зоне взрыва, вздыбились, как во время бури. После исследования местности выяснилось, что ниже уровня взрыва разверзлась пропасть столь чудовищная, что ни одна веревка не достигала ее дна, и ни одна лампа не могла осветить ее чрева. Озадаченные землекопы явились к суперинтенданту, и тот приказал взять сколько угодно самых длинных канатов, склеить их и опустить в глубину.

Вскоре бледные как полотно рабочие сообщили суперинтенданту, что его план провалился. Вежливо, но твердо они отказались не только вернуться к пропасти, но и продолжать работу в шахтах, если провал будет оставаться отверстым. Очевидно, они уверовали, что пустота бесконечна, и это напутало их. Суперинтендант не стал упрекать рабочих. Вместо этого он впал в глубокую задумчивость, не зная, как поступить. В тот вечер ночная смена не вышла на работу.

В два часа по полуночи зловеще завыл одинокий койот в горах. То ли койоту, то ли кому-то другому вторила собака. Над вершинами гор собиралась гроза, и облака причудливой формы неслись по чернильному лоскуту светящегося неба с ниспадающими лунными лучами, которые силились прорвать перисто-слоистую толщу тумана. С лежанки, где обычно спал Ромеро, донесся голос, возбужденный, напряженный, исполненный непонятного мне смутного ожидания.

- Madre de Dios! - El sonido - ese sonido - orgaVd! - lo oyteVd? - Senor, этот звук!

Я напряг слух, стараясь понять, о каком звуке он говорит. Я различал вой койота, собаки, шторма, особенно шторма, уже заглушавшего другие звуки, поскольку ветер разгулялся в полную силу В окна летели вспышки молний. Я начал перечислять звуки, которые я слышал, пытаясь понять, что именно так взволновало мексиканца:

- El coyote? - El perro? - El viento?

Ромеро молчал. Вдруг до меня донесся его благоговейный шепот:

- El ritmo, Senor - el ritmo de la tierra - земля пульсирует!

Теперь я тоже слышал, и то, что я слышал, не знаю почему, заставило меня задрожать. Где-то в глубине земля звучала, пульсировала, как сказал мексиканец, и этот ритм, хотя и отдаленный, уже перебивал вой койота, собаки и усиливающейся бури. Я не берусь описывать этот звук, поскольку он не поддается описанию. В нем было что-то от стука мотора, зарождающегося в чреве большого лайнера и долетающего до верхней палубы, однако это что-то не отдавало мертвенностью и неодушевленностью механизма. Из всего того, что составляло этот звук, больше всего меня поразила его придавленность толщей земли. Мне на ум пришел отрывок из Джозефа Гланвиля, столь эффектно процитированный По: "Безбрежность, бездонность и непостижимость Его творений грандиознее Демокритова колодца".

Внезапно Ромеро вскочил и замер рядом со мной, завороженно глядя на кольцо, которое загадочно мерцало в всполохах света, а затем уставился в сторону шахты. Я поднялся, и некоторое время мы, не двигаясь, настороженно вслушивались в жуткий ритмичный звук, который рос и с каждой секундой становился все более одушевленным. Словно повинуясь чужой воле, мы двинулись к двери, с отчаянным дребезжанием удерживавшей покой от бури, Пение, а именно на пение стал походить звук, приобретало объемность и внятность, и нас неодолимо влекло выйти в бурю и заглянуть в черноту провала.

Мы не встретили ни души, поскольку рабочие ночной смены, получив неожиданный выходной, наверняка осели в Сухом ущелье, где мучили уши сонных буфетчиков зловещими слухами. Только домик сторожа светился желтым квадратом, похожим на око недреманное. Я подумал, что сторож, должно быть, не остался равнодушным к странному звуку, но Ромеро ускорил шаг, и я поспешил за ним.

Мы начали спускаться в шахту, навстречу звуку, отчетливо распавшемуся на составляющие. Удары барабанов и многоголосое пение действовали на меня, подобно восточному таинству. Как вы уже знаете, я долго жил в Индии. Несмотря на предательский страх и отвращение, мы решительно продвигались в манящую глубь. В какой-то момент мне показалось, что я схожу с ума. У нас не было ни лампы, ни свечи, и я удивлялся, что наш путь пролегал не в кромешной тьме, как вдруг понял, что старинное кольцо на моей руке излучало леденящее сияние, озаряя бледным светом влажный тяжелый воздух, окутывавший нас.

Достигнув конца веревочной лестницы, Ромеро неожиданно бросился бежать, оставив меня в одиночестве, Должно быть, какие-то новые дикие звуки барабанной дроби и пения, слабо доносившиеся до меня, испугали его: издав страшный вопль, он пустился наугад во мрак пещеры. Он неуклюже спотыкался о камни и опять исступленно полз вниз по шаткой лестнице, и где-то впереди раздавались его стоны. Как сильно я ни был напуган, все же сумел сообразить, что совершенно перестал понимать его слова, хотя отчетливо слышал их. Грубые, выразительные звукосочетания заменили обычную смесь из плохого испанского и чудовищного английского; однако многократно повторенное им слово Huitzilopotchi, казалось, что-то говорило мне. Много позже я осознал, что это слово выплыло из трудов великого историка, и возникшая ассоциация заставила меня содрогнуться.

Кульминация этой ужасной ночи, непостижимая и стремительная, произошла, когда я достиг последней пещеры, в которой заканчивалось наше путешествие. Безбрежную темноту прорвал последний вопль мексиканца, подхваченный диким хором. Ничего подобного мне не доводилось слышать за всю мою жизнь. В тот момент мне показалось, что вся земная и неземная нечисть отверзла глотку, чтобы погубить человеческий род. В ту же секунду свет, который излучало мое кольцо, погас, и я увидел зарево, исходившее из пропасти в нескольких ярдах от меня. Я приблизился к пламеневшей пропасти, поглотившей несчастного Ромеро. Свесившись, я заглянул в бездонную пустоту кромешного ада, бурлившего огнями и звуками. Сначала я видел лишь кипящее варево света, но затем очертания, хотя и смутные, стали выплывать из месива, и я различил - Хуан Ромеро? - О Боже! я должен молчать! Само небо пришло мне на помощь, раздался жуткий грохот, словно две вселенные столкнулись в космосе, и зрелище, открывшееся мне, исчезло. Нахлынувший хаос сменился покоем забвения.

Обстоятельства этого события столь странны, что я затрудняюсь продолжить рассказ. Все же постараюсь изложить, что последовало дальше, не пытаясь разобраться, где кончается реальность и начинается ее видимость. Я очнулся целым и невредимым у себя в постели. Красный отблеск окрасил окно. Поодаль, на столе, в кольце мужчин, среди которых был и наш лекарь, лежало безжизненное тело Хуана Ромеро. Старатели обсуждали странную смерть мексиканца, словно погрузившегося в глубокий сон; смерть, видимо, каким-то непостижимым образом связанную с ужасной вспышкой огня, упавшего на гору и сотрясшего ее. Вскрытие не пролило света на причины гибели Ромеро, ибо не выявило ничего, что могло бы помешать ему и дальше дышать земным воздухом. В обрывках глухих разговоров звучали предположения, что мы с Ромеро не спали той ночью, однако буря, пронесшаяся над Кактусовыми горами, не потревожила сон других старателей. Рабочие, рискнувшие спуститься в шахту, сообщили, что произошел обвал, запечатавший пропасть, которая накануне произвела на всех такое ужасное впечатление. Когда я поинтересовался у сторожа, слышал ли он какие-нибудь особенные звуки перед мощным разрядом грома и молнии, он упомянул завывания койота, собаки и злого горного ветра - и ничего более. У меня нет оснований не верить его словам.

Перед тем как возобновить работы, суперинтендант Артур вызвал специальную опытную команду, чтобы обследовать район, где разверзлась пропасть. Команда приступила к работе без особого энтузиазма, но вскоре просверлила глубокую скважину. Результат оказался крайне любопытным. Предполагалось, что свод над пустотой не должен быть толстым, однако буры наткнулись на обширные залежи твердой породы. Ничего не обнаружив, даже золота, суперинтендант прекратил поиски, но часто, когда он сидел, задумавшись, за своим столом, недоуменное выражение осеняло его лицо.

И еще один любопытный факт. Вскоре после того, как я очнулся в то утро, я заметил, что с моей руки необъяснимым образом исчезло индийское кольцо. Несмотря на то, что я очень дорожил им, его исчезновение принесло мне облегчение. Если его присвоил кто-то из старателей, то это был очень хитрый человек, умело распорядившийся своим трофеем, ибо ни официальное объявление о пропаже, ни вмешательство полиции ничего не дали: я больше никогда не видел своего кольца. Но что-то заставляло меня усомниться в том, что кольцо похитила рука смертного, - слишком долго я жил в Индии.

Я не знаю, как мне относиться ко всему происшедшему. При свете дня, какое бы время года ни стояло на дворе, я склонен верить, что странные события были лишь плодом моего воображения, но осенними ночами, едва в два часа пополуночи раздается зловещий вой ветра и одичавших зверей, из неизведанной глубины наплывает окаянный ритм... и я чувствую, что жуткое перевоплощение Хуана Ромеро действительно свершилось.

---

Приглашение в группу...

Пригласили играть в Питерскую группу Tilariths. В четверг приду на одну из их репетиций для полного ознакомления с музыкой, людьми и их возможностями. А там видно будет...


tilariths.clan.su/index.htm

---

Зверь в подземелье. Г.Лавкрафт

Леденящее предчувствие, назойливо кружившее в моем смущенном, но еще способном противиться сознании, перешло в уверенность. Я был один, окончательно и безнадежно один в лабиринте широкой пасти Мамонтовой пещеры. Топчась на месте, я обводил пространство напряженным взглядом, но ни в одной стороне мне не открылся знак, который указал бы путь к спасению. Не узреть мне больше благословенного света дня, не ласкать взором милые холмы и долины прекрасного мира, оставшегося далеко, - мое сознание не могло далее лелеять даже тень надежды. Она покинула меня. Однако жизнь приобщила меня к касте философов, и я испытал немалое удовлетворение от бесстрастия моего поведения: хотя мне приходилось читать о неукротимом бешенстве, в которое впадают несчастные, оказавшиеся в подобной ситуации, я не испытывал ничего даже близкого к такому состоянию и оставался в той же мере невозмутим, в какой осознавал полную потерю ориентации.

Мысль о том, что, должно быть, я вышел за пределы, отведенные для прогулок, ни на минуту не лишила меня хладнокровия. Если смерть ждет меня, рассуждал я, то эта ужасная, но величественная пещера, став моим склепом, окажет мне столь же радушный прием, что и кладбище; и это соображение отозвалось во мне волной спокойствия, а не отчаяния.

Я был уверен: впереди меня ждет последний знак состоявшейся судьбы - голод. Я знал, что уделом многих, чей путь я повторял, было безумие; но я чувствовал - меня ждал другой конец. Мне некого было винить в моем бедствии, без ведома гида я покинул послушные ряды любителей достопримечательностей и уже более часа блуждал по заповедным переходам; а теперь ясно понял, что мне не отыскать в кружении лабиринта пути, по которому я ушел от своих спутников.

Луч фонарика бледнел; близился момент, когда кромешная темнота земного зева должна была окутать меня. Внутри тающего неверного круга света я оцепенело рисовал себе точную картину приближающейся смерти. Мне пришел на ум услышанный доклад о колонии больных туберкулезом, которые поселились в этом гигантском гроте, уповая вернуть здоровье в целебном климате подземного мира, с его неизменной температурой, чистым воздухом, умиротворяющим покоем, но обрели лишь смерть, и были найдены окоченевшими в странных и ужасных позах. Грустное зрелище деформированных останков я лицезрел вместе с остальной группой и теперь гадал, какими причудливыми уродствами скажется долгое пребывание в огромной и молчаливой пещере на таком здоровом и сильном человеке, как я. Что ж, зловеще сказал я себе, если голод не оборвет мою жизнь чересчур поспешно, мне представится редкая возможность разрешить эту загадку. Лучи света свело последней судорогой, и их поглотил мрак. Я решил испробовать все возможности спасения, не пренебрегая даже самой призрачной; поэтому собрал всю мощь своих легких в тщетной надежде привлечь внимание проводника залпом глухих криков. Да, испуская вопли, в глубине души я надеялся, что они не достигнут цели, и мой голос, гулкий, отраженный бесконечными изломами поглотившего меня черного лабиринта, вольется лишь в мои ушные раковины.

Тем не менее я насторожился, когда вдруг мне почудилось, что я улавливаю приближающиеся шаги, мягко вдавливающиеся в каменный пол пещеры.

Неужели освобождение пришло так быстро? Неужели вопреки моему кошмарному предчувствию проводник заметил мое преступное отсутствие и двинулся по моим следам, чтобы отыскать меня в путаном царстве известняка? Эти вопросы осенили меня радостью, которая росла, и я готов был возобновить крики, чтобы приблизить минуту спасения, как вдруг мой восторг сменился ужасом; слух мой, всегда чуткий, а теперь еще более обостренный полным безмолвием пещеры, донес до оцепенелого сознания уверенность, что шаги не похожи на шаги человека. В мрачной неподвижности подземелья поступь проводника отозвалась бы отчетливой острой дробью. Звук шагов был мягким, по-кошачьи крадущимся. Прислушавшись, я различил в походке четыре такта вместо двух.

Я уже не сомневался, что своими криками пробудил ото сна какого-то дикого зверя, может быть, пуму, случайно заблудившуюся в пещере. Может быть, думал я, Всевышний грозит мне не голодом, а другой, более быстрой и милосердной смертью? Инстинкт самосохранения, еще теплившийся во мне, шевельнулся в моей груди, и, хотя надвигающаяся злая сила несла избавление от медленного и жестокого конца, я решил, что расстанусь с жизнью только за самую высокую плату. Как это ни странно, но по отношению к пришельцу я не испытывал ничего, кроме враждебности. Оценив ситуацию, я притаился, надеясь, что загадочный зверь, не различая ни звука, утратит ориентацию, как это произошло со мной, и пройдет мимо. Однако моим надеждам не суждено было сбыться; нечеловеческая поступь неуклонно надвигалась, видимо, зверь чуял мой запах, заполонивший нетронутое пространство пещеры.

Я оглянулся по сторонам в поисках оружия, которое защитило бы меня от нападения невидимого в жутком мраке пещеры противника. Мне удалось нащупать самый большой камень из тех, что валялись повсюду, и я вцепился в г его обеими руками, готовясь к отпору и смирившись с неизбежностью. Между тем наводящий ужас шорох слышался уже совсем близко. Впрочем, повадки чудища были странными. Прислушиваясь к его поступи, я не сомневался, что двигается четвероногое существо, перемещающееся с характерным перебоем между задними и передними лапами; однако на протяжении нескольких коротких и нерегулярных интервалов мне казалось, что я различаю походку двуногого. Я ломал голову над тем, что за животное надвигается на меня; должно быть, думал я, несчастное существо заплатило за свое любопытство, толкнувшее его исследовать вход в мрачный грот, пожизненным заточением в бесконечных нишах и проходах. Ему пришлось питаться незрячими рыбинами, летучими мышами и крысами и, может быть, рыбешкой, которая попадается в разливах Зеленой реки, каким-то непостижимым образом сообщающейся с водами пещеры. Я заполнял свое мрачное бдение раздумьями о том, как коверкает пребывание в пещере физическое строение живых существ, вызывая в памяти омерзительный внешний вид умерших здесь чахоточных: ведь местная традиция связывала уродства именно с продолжительной подземной жизнью. Внезапно меня осенило: даже если мне удастся столкнуться с противником, я никогда не увижу его облика, поскольку мой фонарик давным-давно погас, а спичек я не взял. Мой мозг был напряжен до предела. Расстроенное воображение выдергивало из тьмы, окружавшей меня и все с большей силой давившей на меня, кошмарные пугающие силуэты. Ближе, ближе - ужасные шаги раздавались совсем рядом. Казалось, пронзительный вопль рвался наружу, но, даже если бы я решился крикнуть, вряд ли мой голос послушался бы меня. Я окаменел от ужаса. Я не был уверен, что моя правая рука справится со снарядом, когда настанет момент метнуть его в надвигающееся чудище. Равномерный звук шагов слышался рядом, теперь уже действительно рядом. Я различал тяжелое дыхание зверя и, несмотря на шок, все же понял, что он прибрел издалека и измучен. Внезапно колдовские чары рассеялись. Моя правая рука, безошибочно направленная слухом, выбросила изо всей силы остроконечный кусок известняка, который она сжимала, в сторону темного пространства - источника дыхания и шелеста, и удивительным образом снаряд сразу же достиг цели: я услышал, как некто отпрыгнул и замер.

Приноровившись, я бросил второй камень, и на этот раз удар превзошел все мои ожидания; радость захлестнула меня - я услышал, как существо рухнуло всей своей тяжестью и осталось простертым и недвижимым. Почти сломленный охватившим меня упоением, я привалился к стене. До меня доносилось дыхание - тяжелые вдохи и выдохи, - и я вдруг осознал, что у меня под рукой больше нет ничего, что могло бы ранить зверя. Я не испытывал прежнего желания выяснить, кто есть этот некто. В конце концов что-то близкое к беспричинному суеверному страху заполонило меня, я не решался приблизиться к телу, вместе с тем я более не думал о новой атаке, боясь окончательно погубить еще теплящуюся жизнь. Вместо этого я припустил со всей скоростью, на какую только был еще способен, в том направлении, откуда я пришел. Внезапно я уловил звук, скорее даже регулярную последовательность звуков. Через мгновение она распалась на острые металлические дробинки. Прочь сомнения. Это был проводник. И тогда я завопил, я закричал, заревел, даже завыл от восторга, так как заметил в сводчатом пролете мутный мерцающий блик, который, насколько я понимал, не мог быть ничем иным, как приближающимся отраженным светом фонарика. Я бежал навстречу блику, и вдруг, не успев понять, как это произошло, оказался простертым у ног проводника. Прильнув к его ботинкам, я, отринув свою хваленую сдержанность и путаясь в словах, бессвязно изливал на ошеломленного слушателя свою страшную повесть, перемешанную с потоком высокопарных изъявлений благодарности. Постепенно я почувствовал, что рассудок возвращается ко мне. Проводник заметил мое отсутствие, только когда группа оказалась у выхода из пещеры, и, интуитивно выбрав направление, углубился в лабиринт проходов, берущих начало в том месте, где он последний раз разговаривал со мной; ему удалось обнаружить меня после четырехчасового поиска.

Слушая рассказ проводника, я, ободренный светом и тем, что я уже не один, стал размышлять о странном существе, раненном мной, которое, скрытое мраком, лежало в двух шагах от нас. Мною овладело искушение прорвать лучом света пелену тайны, скрывавшую облик моей жертвы. Чувство локтя подогрело мое мужество, и я сделал несколько шагов в сторону арены моего испытания. Вскоре мы обнаружили нечто опрокинутое, белое - белее, чем излучающий белизну известняк. Продвигаясь со всей осторожностью, мы, словно в едином порыве, вскрикнули от изумления: некто никак не отвечал ни одному мыслимому представлению о существах-монстрах. Перед нами лежала гигантская человекообразная обезьяна, отбившаяся, должно быть, от бродячего зверинца. Ее шерсть была белоснежной - выбеленной конечно же чернильной чернотой подземных чертогов, и на удивление тонкой; редкая на теле, она роскошной копной покрывала голову и ниспадала на плечи. Черты лица этого существа, повалившегося ничком, были скрыты от нас. Его конечности были странно раскинуты, впрочем, в них таилась разгадка смены поступи, на которую я обратил внимание раньше: очевидно, животное передвигалось, используя то все четыре, то лишь две опоры. Длинные, по крысиному острые когти нависали над подушечками пальцев. Конечности не выглядели цепкими - анатомический факт, объяснимый обитанием в пещере, как и безукоризненная, почти мистическая белизна, о чем я уже упоминал. Существо было бесхвостым.

Дыхание слабело, и проводник взялся за пистолет, чтобы прикончить зверя, но тот неожиданно издал звук, заставивший опустить оружие. Трудно описать природу этого звука. Он не походил на крик обезьян, его неестественность могла объясняться лишь воздействием безграничной и могильной тишины, потревоженной теперь бликами света, утраченного странным существом с тех пор, как оно углубилось в пещеру. Звук, глубокий и дрожащий, не укладывающийся ни в одну из известных мне классификаций, замирал.

Неожиданно едва уловимый спазм пробежал по его телу. Передние конечности дернулись, задние свело судорогой. Конвульсия подбросила белоснежное тело и обратила к нам лицо чудища. Ужас, застывший в его глазах, ранил меня и на какой-то момент парализовал мое внимание. Черные, жгуче-угольные глаза чудовищно контрастировали с белизной тела. Как у всяких пленников пещеры, глаза его, лишенные радужной оболочки, глубоко запали. Приглядевшись внимательнее, я обратил внимание на не слишком развитые челюсти и необычную для приматов гладкость лица без следов шерсти. Линии носа были скорее правильными. Словно завороженные, мы не могли оторвать взгляда от жуткого зрелища. Тонкие губы разжались, выпустив уже тень звука, после чего некто успокоился навсегда.

Проводник вцепился в лацканы моего плаща, и его затрясло так сильно, что фонарик бешено задрожал, и на стенах заплясали причудливые тени.

Распрямившись, я стоял недвижим, не отводя глаз от пола.
Страх ушел, уступив место изумлению, состраданию и благоговейному трепету; ибо звуки, которые издала жертва, сраженная мной и простертая на камнях, открыли леденящую кровь истину. Тот, кого я убил, странный обитатель жуткого подземелья, был, по крайней мере когда-то давно, человеком.

---

Исландская сага. Сага об Эймунде Хрингссоне

Здесь и сейчас...

Здесь начинается повесть об Эймунде и Олаве конунге
Хринг звался конунг, который правил в Упланде в Нореге. Хрингарики называлась та
область, над которой он был конунгом. Был он мудр и любим, добр и богат. Он был
сыном Дага, сына Хринга, сына Харальда Прекрасноволосого; вести свой род от него
считалось в Нореге самым лучшим и почетным. У Хринга было три сына, и все они
были конунгами. Старшего звали Хрёрек, второго — Эймунд, третьего — Даг. Все они
были храбры, защищали владения отца, бывали в морских походах и так добывали
себе почет и уважение. Это было в то время, когда конунг Сигурд Свинья правил в
Упланде; он был женат на Асте Гудбрандсдоттир, матери Олава конунга Святого.
Торни звалась сестра ее, мать Халльварда Святого, а другая — Исрид, бабушка
Стейгар-Торира. Они были побратимами, когда росли, Олав Харальдссон и Эймунд
Хрингссон; они были к тому же почти одних лет[1]. Они занимались всеми
физическими упражнениями, какие подобают мужественному человеку, и жили то у
Сигурда конунга, то у Хринга конунга, отца Эймунда. Когда Олав конунг поехал в
Энгланд[2], поехал с ним и Эймунд; еще был с ними Рагнар, сын Агнара, сына
Рагнара Рюкиль, сына Харальда Прекрасноволосого[3], и много других знатных
мужей. Чем дальше они ехали, тем больше становилась их слава и известность. О
конунге Олаве Святом теперь уже известно, что имя его знает вся северная
половина [мира]. И когда он овладел Норегом, он покорил себе всю страну и
истребил в ней всех областных конунгов, как говорится в саге о нем и о разных
событиях, как писали мудрые люди; всюду говорится, что он в одно утро отнял
власть у пяти конунгов, а всего — у девяти внутри страны, как о том говорит
Стюрмир Мудрый[4]. Одних он велел убить или искалечить, а других изгнал из
страны. В эту беду попали Хринг, Хрёрек и Даг, а Эймунд и ярл Рагнар Агнарссон
были в морских походах, когда все это случилось. Ушли они из страны, Хринг и
Даг, и долго были в походах, а после отправились на восток в Ёталанд, и долго
правили там. А Хрёрек был ослеплен и жил у Олава конунга, пока не стал умышлять
против него и перессорил его гридей между собой так, что они стали убивать друг
друга. И напал он на Олава конунга в день вознесения на клиросе в церкви Христа,
и порезал парчовую одежду на конунге, но Бог сохранил конунга, и он не был
ранен. И Олав конунг тогда разгневался на него и послал его в Гренланд, если
будет попутный ветер, с Торарином Невьольвссоном, но они прибыли в Исланд, и жил
он у Гудмунда Богатого в Мёдрувеллир, в Эйяфьорде, и умер он в Кальвскинн.
Об Эймунде и Рагнаре
Прежде всего надо сказать, что Эймунд и Рагнар пришли в Норег немного спустя[5]
со многими кораблями. Олава конунга тогда нигде поблизости не было. Тут они
узнали о тех событиях, о которых уже было сказано. Эймунд собирает тинг с
местными людьми и говорит так: «С тех пор, как мы уехали, в стране были великие
события; мы потеряли наших родичей, а некоторые из них изгнаны и претерпели
много мучений. Нам жаль наших славных и знатных родичей и обидно за них. Теперь
один конунг в Нореге, где раньше их было много. Думаю, что хорошо будет стране,
которой правит Олав конунг, мой побратим, хоть и нелегка его власть. Для себя я
от него жду доброго почета, но не имени конунга». Друзья их обоих стали
настаивать, чтобы он повидался с Олавом конунгом и попытал, не даст ли он ему
имя конунга. Эймунд ответил: «Не подниму я боевого щита против Олава конунга и
не буду во враждебной ему рати, но при тех великих обидах, что случились между
нами, не хочу и отдаваться на его милость, и сложить с себя свое высокое
достоинство. Раз мы не хотим идти на мир с ним, не думаете ли вы, что нам
остается лишь не встречаться с ним? Если бы мы встретились, знаю, он воздал бы
мне великую честь, потому что я не пойду на него, но не думаю, чтобы вы все, мои
люди, также стерпели, видя великое унижение своих родичей. Вы теперь побуждаете
меня [мириться с ним], а по мне это тяжело, потому что нам пришлось бы сначала
дать клятву, которую нам подобало бы сдержать». Тогда сказали воины Эймунда:
«Если не идти на мир с конунгом, но и не быть во враждебной ему рати, то,
значит, остается, по-твоему, не встречаться с конунгом и уйти изгнанником из
своих владений?» Рагнар сказал: «Эймунд говорил много такого, что я и сам думаю;
не верю я в нашу удачу против счастья Олава конунга, но думается мне, что если
мы покинем в бегстве наши земли, то надо нам позаботиться о том, чтобы в нас
видели больших людей, чем другие купцы». Эймунд сказал: «Если вы хотите
поступить по-моему, то я скажу вам, если хотите, что я задумал. Я слышал о
смерти Вальдимара конунга[6] с востока из Гардарики[7], и эти владения держат
теперь трое сыновей его[8], славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну —
одному теперь досталось больше, чем тем двум. И зовется Бурицлав[9] тот, который
получил большую долю отцовского наследия, и он — старший из них. Другого зовут
Ярицлейв[10], а третьего Вартилав[11]. Бурицлав держит Кэнугард[12], а это —
лучшее княжество[13] во всем Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард[14], а третий
— Палтескью[15] и всю область, что сюда принадлежит[16]. Теперь у них разлад
из-за владений, и всех более недоволен тот, чья доля по разделу больше и лучше:
он видит урон своей власти в том, что его владения меньше отцовских, и считает,
что он потому ниже своих предков. И пришло мне теперь на мысль, если вы
согласны, отправиться туда и побывать у каждого из этих конунгов, а больше у
тех, которые хотят держать свои владения и довольствоваться тем, чем наделил их
отец. Для нас это будет хорошо — добудем и богатство, и почесть. Я на этом решу
с вами». Все они согласны. Было там много людей, которым хотелось добыть
богатства и отомстить за свои обиды в Нореге. Они были готовы покинуть страну,
только бы не оставаться и не терпеть притеснений от конунга и своих недругов.
Собираются они в путь с Эймундом и Рагнаром и отплывают с большой дружиной,
избранной по храбрости и мужеству, и стали держать путь в Аустрвег[17]. И узнал
об этом Олав конунг, когда их уже не было, и сказал он, что это худо, что он не
встретился с Эймундом, «потому что мы должны были бы расстаться лучшими [чем до
того] друзьями; так и можно было ожидать, что у него гнев на нас, но теперь
уехал из страны муж, которому мы оказали бы величайшие почести в Нореге, кроме
имени конунга». Олаву конунгу было сказано, что говорил Эймунд на тинге, и
сказал конунг, что это на него похоже — найти хороший исход. И больше об этом
нечего сказать, и сага возвращается к Эймунду и ярлу Рагнару.
Эймунд прибыл в Гардарики
Эймунд и его спутники не останавливаются в пути, пока не прибыли на восток в
Хольмгард к Ярицлейву конунгу. Идут они в первый раз к конунгу Ярицлейву после
того, как Рагнар попросил. Ярицлейв конунг был в свойстве с Олавом, конунгом
свеев. Он был женат на дочери его, Ингигерд. И когда конунг узнает об их
прибытии в страну, он посылает мужей к ним с поручением дать им мир в стране[18]
и позвать их к конунгу на хороший пир[19]. Они охотно соглашаются. И когда они
сидят на пиру, конунг и княгиня много расспрашивают их об известиях из Норега, о
конунге Олаве Харальдссоне. И Эймунд говорил, что может сказать много хорошего о
нем и о его обычае; он сказал, что они долго были побратимами и товарищами, но
Эймунд не хотел говорить о том, что ему было не по душе, — о тех событиях, о
которых было уже сказано. Эймунда и Рагнара очень уважал конунг, и княгиня не
меньше, потому что она была как нельзя более великодушна и щедра на деньги, а
Ярицлейв конунг не слыл щедрым, но был хорошим правителем и властным[20].
Договор Эймунда с Ярицлейвом конунгом
Спрашивает конунг, куда они думают держать путь, и они говорят так: «Мы узнали,
господин, что у вас могут уменьшиться владения из-за ваших братьев, а мы позорно
изгнаны из [нашей] страны и пришли сюда на восток в Гардарики к вам, трем
братьям. Собираемся мы служить тому из вас, кто окажет нам больше почета и
уважения, потому что мы хотим добыть себе богатства и славы и получить честь от
вас. Пришло нам на мысль, что вы, может быть, захотите иметь у себя храбрых
мужей, если чести вашей угрожают ваши родичи, те самые, что стали теперь вашими
врагами. Мы теперь предлагаем стать защитниками этого княжества и пойти к вам на
службу[21], и получать от вас золото и серебро и хорошую одежду. Если вам это не
нравится и вы не решите это дело скоро, то мы пойдем на то же с другими
конунгами, если вы отошлете нас от себя». Ярицлейв конунг отвечает: «Нам очень
нужна от вас помощь и совет, потому что вы, норманны, — мудрые мужи и храбрые.
Но я не знаю, сколько вы просите наших денег за вашу службу». Эймунд отвечает:
«Прежде всего ты должен дать нам дом и всей нашей дружине, и сделать так, чтобы
у нас не было недостатка ни в каких ваших лучших припасах, какие нам нужны». «На
это условие я согласен», — говорит конунг. Эймунд сказал: «Тогда ты будешь иметь
право на эту дружину, чтобы быть вождем ее и чтобы она была впереди в твоем
войске и княжестве. С этим ты должен платить каждому нашему воину[22] эйрир
серебра, а каждому рулевому на корабле — еще, кроме того, половину эйрира[23]».
Конунг отвечает: «Этого мы не можем». Эймунд сказал: «Можете, господин, потому
что мы будем брать это бобрами и соболями[24] и другими вещами, которые легко
добыть в вашей стране, и будем мерить это мы, а не наши воины. И если будет
какая-нибудь военная добыча, вы нам выплатите эти деньги, а если мы будем сидеть
спокойно, то наша доля станет меньше». И тогда соглашается конунг на это, и
такой договор должен стоять двенадцать месяцев[25].
Эймунд победил в Гардарики
Эймунд и его товарищи вытаскивают тогда свои корабли на сушу и хорошо устраивают
их. А Ярицлейв конунг велел выстроить им каменный дом и хорошо убрать
драгоценной тканью[26]. И было им дано все, что надо, из самых лучших припасов.
Были они тогда каждый день в великой радости и веселы с конунгом и княгиней.
После того как они там пробыли недолго в доброй чести, пришли письма от
Бурицлава конунга к Ярицлейву конунгу[27], и говорится в них, что он просит
несколько волостей и торговых городов у конунга, которые ближе всего к его
княжеству, и говорил он, что они ему пригодятся для поборов[28]. Ярицлейв конунг
сказал тогда Эймунду конунгу, чего просит у него брат. Он отвечает: «Немного
могу я сказать на это, но у вас есть право на нашу помощь, если вы хотите за это
взяться. Но надо уступить твоему брату, если он поступает по-хорошему. Но если,
как я подозреваю, он попросит больше, то, когда это ему уступят, тебе придется
выбирать — хочешь ли отказаться от своего княжества или нет, и держать его
мужественно и чтобы между вами, братьями, была борьба до конца, если ты увидишь,
что можешь держаться. Всегда уступать ему все, чего он просит, не так опасно, но
многим может показаться малодушным и недостойным конунга, если ты будешь так
поступать. Не знаю также, зачем ты держишь здесь иноземное войско, если ты не
полагаешься на нас[29]. Теперь ты должен сам выбирать». Ярицлейв конунг говорит,
что ему не хочется уступать свое княжество безо всякой попытки [борьбы]. Тогда
сказал Эймунд: «Скажи послам твоего брата, что ты будешь защищать свои владения.
Не давай им только долгого срока, чтобы собрать войско против тебя, потому-то
мудрые сказали, что лучше воевать на своей земле, чем на чужой». Поехали послы
обратно и сказали своему конунгу, как все было и что Ярицлейв конунг не хочет
отдавать своему брату нисколько от своих владений и готов воевать, если он
нападет на них. Конунг сказал: «Он, верно, надеется на помощь и защиту, если
думает бороться с нами. Или к нему пришли какие-нибудь иноземцы и посоветовали
ему держать крепко свое княжество?» Послы сказали, что слышали, что там
норманнский конунг и шестьсот норманнов. Бурицлав конунг сказал: «Они, верно, и
посоветовали ему так». Он стал тогда собирать к себе войско.
Ярицлейв конунг послал боевую стрелу[30] по всему своему княжеству, и созывают
конунги всю рать. Дело пошло так, как думал Эймунд, — Бурицлав выступил из своих
владений против своего брата, и сошлись они там, где большой лес у реки, и
поставили шатры, так что река была посередине; разница по силам была между ними
невелика. У Эймунда и всех норманнов были свои шатры; четыре ночи они сидели
спокойно — ни те, ни другие не готовились к бою. Тогда сказал Рагнар: «Чего мы
ждем и что это значит, что мы сидим спокойно?» Эймунд конунг отвечает: «Нашему
конунгу рать наших недругов кажется слишком мала; его замыслы мало чего стоят».
После этого идут они к Ярицлейву конунгу и спрашивают, не собирается ли он
начать бой. Конунг отвечает: «Мне кажется, войско у нас подобрано хорошее и
большая сила и защита». Эймунд конунг отвечает: «А мне кажется иначе, господин:
когда мы пришли сюда, мне сначала казалось, что мало воинов в каждом шатре и
стан только для виду устроен большой, а теперь уже не то — им приходится ставить
еще шатры или жить снаружи, а у вас много войска разошлось домой по волостям, и
ненадежно оно, господин». Конунг спросил: «Что же теперь делать?» Эймунд
отвечает: «Теперь все гораздо хуже, чем раньше было; сидя здесь, мы упустили
победу из рук, но мы, норманны, дело делали: мы отвели вверх по реке все наши
корабли с боевым снаряжением. Мы пойдем отсюда с нашей дружиной и зайдем им в
тыл, а шатры пусть стоят пустыми, вы же с вашей дружиной как можно скорее
готовьтесь к бою». Так и было сделано; затрубили к бою, подняли знамена, и обе
стороны стали готовиться к битве. Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и
вскоре пало много людей. Эймунд и Рагнар предприняли сильный натиск на Бурицлава
и напали на него в открытый щит. Был тогда жесточайший бой, и много людей
погибло, и после этого был прорван строй Бурицлава, и люди его побежали. А
Эймунд конунг прошел сквозь его рать и убил так много людей, что было бы долго
писать все их имена. И бросилось войско бежать, так что не было сопротивления, и
те, кто спаслись, бежали в леса и так остались в живых[31]. Говорили, что
Бурицлав погиб в том бою. Взял Ярицлейв конунг тогда большую добычу после этой
битвы. Большинство приписывает победу Эймунду и норманнам. Получили они за это
большую честь, и все было по договору, потому что господь Бог, Иисус Христос,
был в этом справедлив, как и во всем другом. Отправились они домой в свое
княжество, и достались Ярицлейву конунгу и его владения, и боевая добыча,
которую он взял в этом бою.
Совет Эймунда
После этого летом и зимой было мирно, и ничего не случилось, и правил Ярицлейв
обоими княжествами по советам и разуму Эймунда конунга. Норманны были в большой
чести и уважении, и были конунгу защитой в том, что касалось советов и боевой
добычи. Но не стало жалованья от конунга, и думает он, что ему теперь дружина не
так нужна, раз тот конунг пал и во всей его земле казалось мирно. И когда настал
срок уплаты жалованья, пошел Эймунд конунг к Ярицлейву конунгу и сказал так:
«Вот мы пробыли некоторое время в вашем княжестве, господин, а теперь выбирайте
— оставаться ли нашему договору или ты хочешь, чтобы наше с тобой товарищество
кончилось и мы стали искать другого вождя, потому что деньги выплачивались
плохо». Конунг отвечает: «Я думаю, что ваша помощь теперь не так нужна, как
раньше, а для нас — большое разорение давать вам такое большое жалованье, какое
вы назначили». «Так оно и есть, господин, — говорит Эймунд, — потому что теперь
надо будет платить эйрир золота каждому мужу и половину марки золота каждому
рулевому на корабле». Конунг сказал: «По мне лучше тогда порвать наш договор».
«Это в твоей власти, — говорит Эймунд конунг, — но знаете ли вы, наверное, что
Бурицлав умер?» «Думаю, что это правда», — говорит конунг. Эймунд спросил: «Его,
верно, похоронили с пышностью, но где его могила?» Конунг отвечал: «Этого мы
наверное не знаем». Эймунд сказал: «Подобает, господин, вашему высокому
достоинству знать о вашем брате, таком же знатном, как вы, — где он положен. Но
я подозреваю, что ваши воины неверно сказали, и нет еще верных вестей об этом
деле». Конунг сказал: «Что же такое вы знаете, что было бы вернее и чему мы
могли бы больше поверить?» Эймунд отвечает: «Мне говорили, что Бурицлав конунг
жил в Бьярмаланде[32] зимой, и узнали мы наверное, что он собирает против тебя
великое множество людей, и это вернее». Конунг сказал: «Когда же он придет в
наше княжество?» Эймунд отвечает: «Мне говорили, что он придет сюда через три
недели». Тогда Ярицлейв конунг не захотел лишаться их помощи. Заключают они
договор еще на двенадцать месяцев. И спросил конунг: «Что же теперь делать —
собирать ли нам войско и бороться с ними?» Эймунд отвечает: «Это мой совет, если
вы хотите держать Гардарики против Бурицлава конунга». Ярицлейв спросил: «Сюда
ли собирать войско, или против них?» Эймунд отвечает: «Сюда надо собрать все,
что только может войти в город, а когда рать соберется, мы еще будем решать, что
лучше всего сделать».
Бой между братьями
Сразу же после этого Ярицлейв послал зов на войну по всей своей земле, и
приходит к нему большая рать бондов. После этого Эймунд конунг посылает своих
людей в лес и велит рубить деревья и везти в город, и поставить по стенам его.
Он велел повернуть ветви каждого дерева от города так, чтобы нельзя было
стрелять вверх в город. Еще велел он выкопать большой ров возле города и ввести
в него воду, а после того — наложить сверху деревья и устроить так, чтобы не
было видно и будто земля цела. А когда эта работа была кончена, узнали они о
Бурицлаве конунге, что он пришел в Гардарики и направляется туда, к городу, где
стояли конунги. Эймунд конунг и его товарищи также сильно укрепили двое
городских ворот и собирались там защищать [город], а также и уйти, если бы
пришлось. И вечером, когда наутро ждали рать [Бурицлава], велел Эймунд конунг
женщинам выйти на городские стены со всеми своими драгоценностями и насадить на
шесты толстые золотые кольца, чтобы их как нельзя лучше было видно. «Думаю я, —
говорит он, — что бьярмы жадны до драгоценностей и поедут быстро и смело к
городу, когда солнце будет светить на золото и на парчу, тканую золотом».
Сделали так, как он велел[33]. Бурицлав выступил из лесу со своей ратью и
подошел к городу, и видят они всю красоту в нем, и думают, что хорошо, что не
шло перед ними никаких слухов. Подъезжают они быстро и храбро и не замечают
[рва]. Много людей упало в ров и погибло там. А Бурицлав конунг был дальше в
войске, и увидел он тогда эту беду. Он сказал так: «Может быть, нам здесь так же
трудно нападать, как мы и думали; это норманны такие ловкие и находчивые». Стал
он думать — где лучше нападать, и уже исчезла вся красота, что была показана.
Увидел он тогда, что все городские ворота заперты, кроме двух, но и в них войти
нелегко, потому что они хорошо укреплены и там много людей. Сразу же раздался
боевой клич, и городские люди были готовы к бою. Каждый из конунгов, Ярицлейв и
Эймунд, был у своих городских ворот.
Начался жестокий бой, и с обеих сторон пало много народу. Там, где стоял
Ярицлейв конунг, был такой сильный натиск, что [враги] вошли в те ворота,
которые он защищал, и конунг был тяжело ранен в ногу[34]. Много там погибло
людей, раньше чем были захвачены городские ворота. Тогда сказал Эймунд конунг:
«Плохо наше дело, раз конунг наш ранен. Они убили у нас много людей и вошли в
город. Делай теперь, как хочешь, Рагнар, — сказал он, — защищай эти ворота или
иди вместе с нашим конунгом и помоги ему». Рагнар отвечает: «Я останусь здесь, а
ты иди к конунгу, потому что там нужен совет». Пошел Эймунд тогда с большим
отрядом и увидел, что бьярмы уже вошли в город. Он сразу же сильно ударил на
них, и им пришлось плохо. Убили они тут много людей у Бурицлава конунга. Эймунд
храбро бросается на них и ободряет своих людей, и никогда еще такой жестокий бой
не длился так долго. И побежали из города все бьярмы, которые еще уцелели, и
бежит теперь Бурицлав конунг с большой потерей людей. А Эймунд и его люди
гнались за беглецами до леса и убили знаменщика конунга, и снова был слух, что
конунг пал, и можно теперь было хвалиться великой победой. Эймунд конунг очень
прославился в этом бою, и стало теперь мирно. Были они в великой чести у
конунга, и ценил их всякий в той стране, но жалование шло плохо, и трудно было
его получить, так что оно не уплачивалось по договору.
Об Эймунде
Случилось однажды, что Эймунд конунг говорит конунгу, что он должен выплатить им
жалование, как подобает великому конунгу. Говорит он также, что думает, что они
добыли ему в руки больше денег, чем он им должен был жалованья. «И мы говорим,
что это у вас неправильно, и не нужна вам теперь наша помощь и поддержка».
Конунг сказал: «Может быть, теперь будет хорошо, даже если вы не будете нам
помогать; все-таки вы нам очень помогли. Мне говорили, что ваша помощь нужна во
всех делах». Эймунд отвечает: «Что же это значит, господин, что вы хотите один
судить обо всем? Мне кажется, многие мои люди немало потеряли, иные — ноги или
руки, или какие-нибудь члены, или у них попорчено боевое оружие; многое мы
потратили, но ты можешь нам это возместить: ты выбирай — или да, или нет».
Конунг сказал: «Не хочу я выбирать, чтобы вы ушли, но не дадим мы вам такого же
большого жалованья, раз мы не ждем войны». Эймунд отвечает: «Нам денег надо, и
не хотят мои люди трудиться за одну только пищу. Лучше мы уйдем во владения
других конунгов и будем там искать себе чести. Похоже на то, что не будет теперь
войны в этой стране, но знаешь ли ты наверное, что конунг убит?» «Думаю, что это
правда, — говорит конунг, — потому что его знамя у нас». Эймунд спрашивает:
«Знаешь ли ты его могилу?» «Нет», — говорит конунг. Эймунд сказал: «Неразумно не
знать этого». Конунг отвечает: «Или ты это знаешь вернее, чем другие люди, у
которых есть об этом верные вести?» Эймунд отвечает: «Не так жаль ему было
оставить знамя, как жизнь, и думаю я, что он опасен и был в Тюркланде зимой, и
намерен еще идти войной на вас, и у него с собой войско, которое не станет
бежать, и это — тюрки и блокумен[35], и многие другие злые народы. И слышал я,
что похоже на то, что он отступится от христианства, и собирается он поделить
страну между этими злыми народами, если ему удастся отнять у вас Гардарики. А
если будет так, как он задумал, то скорее всего можно ждать, что он с позором
выгонит из страны всех ваших родичей. Конунг спрашивает: «Скоро ли он придет
сюда с этой злой ратью?» Эймунд отвечает: «Через полмесяца». «Что же теперь
делать? — сказал конунг. — Мы ведь теперь не можем обойтись без вашего
разумения». Рагнар сказал, что он хотел бы, чтобы они уехали, а конунгу
предложил решать самому. Эймунд сказал: «Худая нам будет слава, если мы
расстанемся с конунгом [когда он] в такой опасности, потому что у него был мир,
когда мы пришли к нему. Не хочу я теперь так расставаться с ним, чтобы он
остался, когда у него немирно; лучше мы договоримся с ним на эти двенадцать
месяцев, и пусть он выплатит нам наше жалованье, как у нас было условлено.
Теперь надо подумать и решить — собирать ли войско, или вы хотите, господин,
чтобы мы, норманны, одни защищали страну, а ты будешь сидеть спокойно, пока мы
будем иметь дело с ними, и обратишься к своему войску, когда мы ослабеем?» «Так
и я хочу», — говорит конунг. Эймунд сказал: «Не спеши с этим, господин. Можно
еще сделать по-иному и держать войско вместе; по-моему, это нам больше подобает,
и мы, норманны, не побежим первыми, но знаю я, что многие на это готовы из тех,
кто побывал перед остриями копий. Не знаю, каковы окажутся на деле те, которые
теперь больше всего к этому побуждают. Но как же быть, господин, если мы
доберемся до конунга, — убить его или нет? Ведь никогда не будет конца раздорам,
пока вы оба живы». Конунг отвечает: «Не стану я ни побуждать людей к бою с
Бурицлавом конунгом, ни винить, если он будет убит». Разошлись они все по своим
домам, и не собирали войска, и не готовили снаряжения. И всем людям казалось
странным, что меньше всего готовятся, когда надвигается такая опасность. А
немного спустя узнают они о Бурицлаве, что он пришел в Гардарики с большой ратью
и многими злыми народами. Эймунд делал вид, будто не знает, как обстоит дело, и
не узнавал. Многие говорили, что он не решится бороться с Бурицлавом.
Эймунд убил Бурицлава конунга
Однажды рано утром Эймунд позвал к себе Рагнара, родича своего, десять других
мужей, велел оседлать коней, и выехали они из города двенадцать вместе, и больше
ничего с ними не было. Все другие остались. Бьёрн звался исландец, который
поехал с ними, и Гарда-Кетиль, и муж, который звался Аскель, и двое Тордов[36].
Эймунд и его товарищи взяли с собой еще одного коня и на нем везли свое боевое
снаряжение и припасы. Выехали они, снарядившись, как купцы, и не знали люди, что
значит эта поездка и какую они задумали хитрость. Они въехали в лес и ехали весь
тот день, пока не стала близка ночь. Тогда они выехали из лесу и подъехали к
большому дубу; кругом было прекрасное поле и широкое открытое место. Тогда
сказал Эймунд конунг: «Здесь мы остановимся. Я узнал, что здесь будет ночлег у
Бурицлава конунга и будут поставлены на ночь шатры». Они обошли вокруг дерева и
пошли по просеке и обдумывали — где лучшее место для шатра. Тогда сказал Эймунд
конунг: «Здесь Бурицлав конунг поставит свой стан. Мне говорили, что он всегда
становится поближе к лесу, когда можно, чтобы там скрыться, если понадобится».
Эймунд конунг взял веревку или канат и велел им выйти на просеку возле того
дерева, и сказал, чтобы кто-нибудь влез на ветки и прикрепил к ним веревку, и
так было сделано. После этого они нагнули дерево так, что ветви опустились до
земли, и так согнули дерево до самого корня. Тогда сказал Эймунд конунг:
«Теперь, по-моему, хорошо, и нам это будет очень кстати». После того они
натянули веревку и закрепили концы. А когда эта работа была кончена, была уже
середина вечера. Тут слышат они, что идет войско конунга, и уходят в лес к своим
коням. Видят они большое войско и прекрасную повозку; за нею идет много людей, а
впереди несут знамя. Они повернули к лесу и [пошли] по просеке туда, где было
лучшее место для шатра, как догадался Эймунд конунг. Там они ставят шатер, и вся
рать также, возле леса. Уже совсем стемнело. Шатер у конунга был роскошный и
хорошо устроен: было в нем четыре части и высокий шест сверху, а на нем —
золотой шар с флюгером. Они видели из лесу все, что делалось в стане, и
держались тихо. Когда стемнело, в шатрах зажглись огни, и они поняли, что там
теперь готовят пищу. Тогда сказал Эймунд конунг: «У нас мало припасов — это не
годится; я добуду пищу и пойду в их стан». Эймунд оделся нищим, привязал себе
козлиную бороду и идет с двумя посохами к шатру конунга[37], и просит пищи, и
подходит к каждому человеку. Пошел он и в соседний шатер и много получил там, и
хорошо благодарил за добрый прием. Пошел он от шатров обратно, и припасов было
довольно. Они пили и ели, сколько хотели; после этого было тихо.
Эймунд конунг разделил своих мужей; шесть человек оставил в лесу, чтобы они
стерегли коней и были готовы, если скоро понадобится выступить. Пошел тогда
Эймунд с товарищами, всего шесть человек, по просеке к шатрам, и казалось им,
что трудностей нет. Тогда сказал Эймунд: «Рёгнвальд и Бьёрн, и исландцы пусть
идут к дереву, которое мы согнули». Он дает каждому в руки боевой топор. «Вы —
мужи, которые умеют наносить тяжелые удары, хорошо пользуйтесь этим теперь,
когда это нужно». Они идут туда, где ветви были согнуты вниз, и еще сказал
Эймунд конунг: «Здесь пусть стоит третий, на пути к просеке, и делает только
одно — держит веревку в руке и отпустит ее, когда мы потянем ее за другой конец.
И когда мы устроим все так, как хотим, пусть он ударит топорищем по веревке, как
я назначил. А тот, кто держит веревку, узнает, дрогнула ли она от того, что мы
ее двинули, или от удара. Мы подадим тот знак, какой надо, — от него все
зависит, если счастье нам поможет, и тогда пусть тот скажет, кто держит веревку,
и рубит ветви дерева, и оно быстро и сильно выпрямится». Сделали они так, как им
было сказано. Бьёрн идет с Эймундом конунгом и Рагнаром, и подходят они к шатру,
и завязывают петлю на веревке, и надевают на древко копья, и накидывают на
флюгер, который был наверху на шесте в шатре конунга, и поднялась она до шара, и
было все сделано тихо. А люди крепко спали во всех шатрах, потому что они устали
от похода и были сильно пьяны. И когда это было сделано, они тянут за концы и
укорачивают тем самым веревку, и стали советоваться. Эймунд конунг подходит
поближе к шатру конунга и не хочет быть вдали, когда шатер будет сорван. По
веревке был дан удар, и замечает тот, кто ее держит, что она дрогнула. Говорит
об этом тем, кто должен был рубить, и стали они рубить дерево, и оно быстро
выпрямляется и срывает весь шатер конунга, и [закидывает его] далеко в лес. Все
огни сразу погасли.
Эймунд конунг хорошо заметил вечером, где лежит в шатре конунг, идет он сразу
туда и сразу же убивает конунга и многих других[38]. Он взял с собой голову
Бурицлава конунга. Бежит он в лес и его мужи, и их не нашли. Стало страшно тем,
кто остался из мужей Бурицлава конунга при этом великом событии, а Эймунд конунг
и его товарищи уехали, и вернулись они домой рано утром[39]. И идет Эймунд к
Ярицлейву конунгу и рассказывает ему всю правду о гибели Бурицлава. «Теперь
посмотрите на голову, господин, — узнаете ли ее?» Конунг краснеет, увидя
голову[40]. Эймунд сказал: «Это мы, норманны, сделали это смелое дело, господин;
позаботьтесь теперь о том, чтобы тело вашего брата было хорошо, с почетом,
похоронено». Ярицлейв конунг отвечает: «Вы поспешно решили и сделали это дело,
близкое нам: вы должны позаботиться о его погребении. А что будут делать те, кто
шли с ним?» Эймунд отвечает: «Думаю, что они соберут тинг и будут подозревать
друг друга в этом деле, потому что они не видели нас, и разойдутся они в
несогласии, и ни один не станет верить другому и не пойдет с ним вместе, и думаю
я, что не многие из этих людей станут обряжать своего конунга». Выехали норманны
из города и ехали тем же путем по лесу, пока не прибыли к стану. И было так, как
думал Эймунд конунг, — все войско Бурицлава конунга ушло и разошлось в
несогласии. И едет Эймунд конунг на просеку, а там лежало тело конунга, и никого
возле него не было. Они обрядили его и приложили голову к телу, и повезли домой.
О погребении его знали многие[41]. Весь народ в стране пошел под руку Ярицлейва
конунга и поклялся клятвами, и стал он конунгом над тем княжеством, которое они
раньше держали вдвоем.
Эймунд конунг ушел от Ярицлейва к его брату
Прошли лето и зима, ничего не случилось, и опять не выплачивалось жалованье.
Некоторые открыто говорили конунгу, что много можно вспомнить о братоубийстве, и
говорили, что норманны теперь кажутся выше конунга. И настал день, когда должно
было выплатить жалованье, и идут они в дом конунга. Он хорошо приветствует их и
спрашивает, чего они хотят так рано утром. Эймунд конунг отвечает: «Может быть,
вам, господин, больше не нужна наша помощь, уплатите теперь сполна то жалованье,
которое нам полагается». Конунг сказал: «Многое сделалось от того, что вы сюда
пришли». «Это правда, господин, — говорит Эймунд, — потому что ты давно был бы
изгнан и лишился власти, если бы не воспользовался нами. А что до гибели брата
твоего, то дело обстоит теперь так же, как тогда, когда ты согласился на это».
Конунг сказал: «На чем же вы теперь порешите?» Эймунд отвечает: «На том, чего
тебе менее всего хочется». «Этого я не знаю», — говорит конунг. Эймунд отвечает:
«А я знаю наверное — менее всего тебе хочется, чтобы мы ушли к Вартилаву
конунгу, брату твоему, но мы все же поедем туда и сделаем для него все, что
можем, а теперь будь здоров, господин». Они быстро уходят к своим кораблям,
которые были уже совсем готовы. Ярицлейв конунг сказал: «Быстро они ушли и не по
нашей воле». Княгиня отвечает: «Если вы с Эймундом конунгом будете делить все
дела, то это пойдет к тому, что вам с ним будет тяжело». Конунг сказал: «Хорошее
было бы дело, если бы их убрать». Княгиня отвечает: «До того еще будет вам от
них какое-нибудь бесчестие».
После того отправилась она к кораблям, и ярл Рёгнвальд Ульвссон с несколькими
мужами, туда, где стояли у берега Эймунд и его товарищи, и было им сказано, что
она хочет повидать Эймунда конунга. Он сказал: «Не будем ей верить, потому что
она умнее конунга, но не хочу я ей отказывать в разговоре». «Тогда я пойду с
тобой», — сказал Рагнар. «Нет, — сказал Эймунд, — это не военный поход и не
пришла неравная нам сила». На Эймунде был плащ с ремешком, а в руках — меч. Они
сели на холме, а внизу была глина. Княгиня и Рёгнвальд сели близко к нему, почти
на его одежду. Княгиня сказала: «Нехорошо, что вы с конунгом так расстаетесь. Я
бы очень хотела сделать что-нибудь для того, чтобы между вами было лучше, а не
хуже». Ни у того, ни у другого из них руки не оставались в покое. Он расстегнул
ремешок плаща, а она сняла с себя перчатку и взмахнула ею над головой. Он видит
тогда, что тут дело не без обмана и что она поставила людей, чтобы убить его по
знаку, когда она взмахнет перчаткой. И сразу же выбегают люди [из засады].
Эймунд увидал их раньше, чем они добежали до него, быстро вскакивает, и раньше,
чем они опомнились, остался [только] плащ, а [сам] он им не достался[42]. Рагнар
увидел это и прибежал с корабля на берег, и так один за другим, и хотели они
убить людей княгини. Но Эймунд сказал, что не должно этого быть. Они столкнули
их с глинистого холма и схватили. Рагнар сказал: «Теперь мы не дадим тебе
решать, Эймунд, и увезем их с собой». Эймунд отвечает: «Это нам не годится,
пусть они вернутся домой с миром, потому что я не хочу так порвать дружбу с
княгиней».
Поехала она домой и не радовалась затеянному ею делу. А они отплывают и не
останавливаются, пока не прибыли в княжество Вартилава конунга, и идут к
нему[43], а он принимает их хорошо и спросил — что нового. И Эймунд рассказал
все, что случилось, — как началось у них с Ярицлейвом конунгом и как они
расстались. «Что же вы теперь думаете делать?» — говорит конунг. Эймунд
отвечает: «Сказал я Ярицлейву конунгу, что мы сюда, к вам, поедем, потому что я
подозреваю, что он хочет уменьшить твои владения, как брат его сделал с ним, и
решайте теперь сами, господин, — хотите ли вы, чтобы мы были с вами или ушли, и
думаете ли вы, что вам нужна наша помощь». «Да, — говорит конунг, — хотелось бы
нам вашей помощи, но чего вы хотите за это?» Эймунд отвечает: «Того же самого,
что было у нас у брата твоего». Конунг сказал: «Дайте мне срок посоветоваться с
моими мужами, потому что они дают деньги, хотя выплачиваю их я»[44]. Эймунд
конунг соглашается на это. Вартилав конунг собирает тинг со своими мужами[45] и
говорит им, какой слух прошел о Ярицлейве конунге, брате его, — что он замышляет
отнять его владения, и говорит, что пришел сюда Эймунд конунг и предлагает им
свою помощь и поддержку. Они очень уговаривают конунга принять их. И тут
заключают они договор, и оставляет конунг для себя его советы, «потому что я не
так находчив, как Ярицлейв конунг, брат мой, и все-таки между нами понадобилось
посредничество. Мы будем часто беседовать с вами и платить вам все по условию».
И вот они в великом почете и уважении у конунга.
Мир между братьями Ярицлейвом и Вартилавом
Случилось, что пришли послы от Ярицлейва конунга просить деревень и городов,
которые лежат возле его владений, у Вартилава конунга[46]. Он говорит об этом
Эймунду конунгу, а он отвечает так: «Это вы должны решать, господин». Конунг
сказал: «Теперь надо сделать так, как было условлено, — что вы будете давать нам
советы». Эймунд отвечает: «По мне, господин, похоже на то, что надо ждать
схватки с жадным волком. Будет взято еще больше, если это уступить. Пусть послы
едут обратно с миром, — говорит он, — они узнают о нашем решении». «А сколько
времени тебе надо, чтобы собрать войско?» «Полмесяца», — говорит конунг. Эймунд
сказал: «Назначь, господин, где встретиться для боя, и скажи послам, чтобы они
сказали своему конунгу». И было так сделано, и поехали послы домой. С обеих
сторон войско стало готовиться к бою, и сошлись они в назначенном месте на
границе, поставили стан и пробыли там несколько ночей. Вартилав конунг сказал:
«Что же мы будем здесь сидеть без дела? Не станем упускать победу из рук».
Эймунд сказал: «Дай мне распорядиться самому, потому что отсрочка — лучше всего,
когда дело плохо, и еще нет Ингигерд княгини, которая решает за них всех, хотя
конунг — вождь этой рати; я буду держать стражу, господин». Конунг отвечает:
«Как вы хотите». Сидят они так семь ночей с войском. И однажды ночью было
ненастно и очень темно. Тогда Эймунд ушел от своей дружины и Рагнар. Они пошли в
лес и позади стана Ярицлейва сели у дороги. Тогда сказал Эймунд конунг: «Этой
дорогой поедут мужи Ярицлейва конунга, и, если я хочу скрыться, мне надо было бы
уйти, но побудем сначала здесь». После того как они посидели немного, сказал
Эймунд конунг: «Неразумно мы сидим». И тут же слышат они, что едут и что там
женщина. Увидели они, что перед нею едет один человек, а за нею другой. Тогда
сказал Эймунд конунг: «Это, верно, едет княгиня; станем по обе стороны дороги, а
когда они подъедут к нам, раньте ее коня, а ты, Рагнар, схвати ее». И когда те
проезжали мимо, они ничего не успели увидеть, как конь уже пал мертвым, а
княгиня вовсе исчезла. Один говорит, что видел, как мелькнул человек, бежавший
по дороге, и не смели они встретиться с конунгом, потому что не знали, кто это
сделал — люди или тролли. Поехали они тайком домой и [больше] не показывались.
Княгиня сказала побратимам: «Вы, норманны, не спешите перестать оскорблять
меня». Эймунд сказал: «Мы с вами хорошо поступим, княгиня, но не знаю, придется
ли тебе сразу же целовать конунга».
Вернулись они в стан Вартилава конунга и говорят ему, что княгиня здесь. Он
обрадовался, и сам стал сторожить ее. Наутро она позвала к себе Эймунда конунга,
и когда он пришел к ней, сказала княгиня: «Лучше всего было бы нам помириться, и
я предлагаю сделать это между вами. Хочу сначала объявить, что выше всего буду
ставить Ярицлейва конунга». Эймунд конунг отвечает: «Это во власти конунга».
Княгиня отвечает: «Но твои советы ведь больше всего значат». После этого идет
Эймунд к Вартилаву конунгу и спрашивает его, хочет ли он, чтобы княгиня устроила
мир между ними. Конунг отвечает: «Не скажу, чтобы это можно было посоветовать, —
ведь она уже хотела уменьшить нашу долю». Эймунд сказал: «Ты будешь доволен тем,
что у тебя было до сих пор?» «Да», — говорит конунг. Эймунд сказал: «Не скажу,
чтобы это было [правильное] решение, — чтобы твоя доля не увеличилась, потому
что ты должен получить наследство после брата твоего наравне с ним». Конунг
отвечает: «Тебе больше хочется, чтобы я выбрал ее решение, — пусть так и будет».
Эймунд конунг говорит княгине, что есть согласие на то, чтобы она устроила мир
между конунгами. «Это, верно, твой совет, — говорит она, — и ты увидишь, в чем
меньше зла и какому быть решению». Эймунд конунг сказал: «Я не мешал тому, чтобы
вам была оказана честь». Затрубили тогда, сзывая на собрание, и было сказано,
что Ингигерд княгиня хочет говорить с конунгами и их дружинниками. И когда
собрались, увидели все, что Ингигерд княгиня — в дружине Эймунда конунга и
норманнов. Было объявлено от имени Вартилава конунга, что княгиня будет
устраивать мир. Она сказала Ярицлейву конунгу, что он будет держать лучшую часть
Гардарики — это Хольмгард, а Вартилав — Кэнугард, другое лучшее княжество с
данями и поборами[47]; это — наполовину больше, чем у него было до сих пор. А
Палтескью и область, которая сюда принадлежит, получит Эймунд конунг и будет над
нею конунгом[48], и получит все земские поборы целиком, которые сюда
принадлежат, «потому что мы не хотим, чтобы он ушел из Гардарики». Если Эймунд
конунг оставит после себя наследников, то будут они после него в том княжестве.
Если же он не оставит после себя сына, то [оно] вернется к тем братьям. Эймунд
конунг будет также держать у них оборону страны и во всем Гардарики[49], а они
должны помогать ему военной силой и поддерживать его. Ярицлейв конунг будет над
Гардарики[50]. Рёгнвальд ярл будет держать Альдейгьюборг[51] так, как держал до
сих пор[52].
На такой договор и раздел княжеств согласился весь народ в стране и подтвердил
его[53]. Эймунд конунг и Ингигерд должны были решать все трудные дела[54]. И все
поехали домой по своим княжествам. Вартилав конунг прожил не дольше трех зим,
заболел и умер[55]; это был конунг, которого любили как нельзя больше. После
него принял власть Ярицлейв и правил с тех пор один обоими княжествами[56]. А
Эймунд конунг правил своими и не дожил до старости. Он умер без наследников и
умер от болезни, и это была большая потеря для всего народа в стране, потому что
не бывало в Гардарики иноземца более мудрого, чем Эймунд конунг, и пока он
держал оборону страны у Ярицлейва конунга, не было нападений на Гардарики. Когда
Эймунд конунг заболел, он отдал свое княжество Рагнару, побратиму своему, потому
что ему больше всего хотелось, чтобы он им пользовался. Это было по разрешению
Ярицлейва конунга и Ингигерд. Рёгнвальд Ульвссон был ярлом над Альдейгьюборгом;
они с Ингигерд княгиней были детьми сестер. Он был великий вождь и обязан данью
Ярицлейву конунгу, и дожил до старости. И когда Олав Святой Харальдссон был в
Гардарики, был он у Рёгнвальда Ульвссона и между ними была самая большая дружба,
потому что все знатные и славные люди очень ценили Олава конунга, когда он был
там, но всех больше Рёгнвальд ярл и Ингигерд княгиня, потому что они любили друг
друга тайной любовью[57].
Перевод Е. А. Рыдзевской (Рыдзевская 1978. С. 89–104).

---

"и снесла курочка Ряба деду яичко.. напрочь.."

---

---

"Большой брат следит за тобой"

В статистике кто-то неопределенный смотрит записи.

---

В наше время побольше честности.

---

Рыгающий мальчик

Необычный фонтан располагается на одной из набережных Лондона. Он представляет из себя скульптурную композицию, где каждая из фигур испускает воду естественным для человека путем.

---

---

Ангел, выздоравливай!

---

Админы...

Всю жизнь не любил администраторов. Не важно каких, реп. точек, клубов и т.д. Было нечто врожденной ненависти к ним. И тут такая подстава.
Сначала доставил Ангела с работы домой. Потом пришлось целый день где-то быть. Выручил Юра, который вписал меня к себе. Вечером, дождавшись репетиции мы приехали на точку. Отметились у охранника, что мы с 8 до 11 и направились к студии "Каркас", на которой мы и репетируем. Подходим к админу, называемся, а нам ответ: "А вы с 5 до 8 были, щас уже другая группа придет". Мы были в гневе, какие-то знакомые админа заняли наше время...

От этого стала достаточно мерзко на душе. Просто такой облом очень вывел из себя.

---

Я один из банальных пользователей интернета. В мозилле открыто 3 ссылки: баш,вконтакте,дневники.

---

Мнение, завтрашний день

Обычные граждане очень негативно в наше время реагируют на людей с нестандартной внешностью. Причем это проявляется не просто в смехе, тыканье пальцами, вопросами, а еще и претензиями со стороны "цивилов". Ибо те, кто не выглядят "стандартно", не подходят под общий пейзаж, значит надо править. Такое мнение большинства. С этим не то, чтобы ничего не поделать, этому просто невозможно противостоять.

Каждый раз создавая себе оригинальную внешность, ежедневно приходиться выслушивать на улице смех, вопросы и просто различные реплики в свой адрес.

Всегда хожу в плаще, с растрепанными волосами и черным крестом на цепочке. Каждый раз слушаю от бабушек фразы: сатанист, ирод, господи боже мой и в том же духе. От гопников: Сатана изыди, эй ты б*я и т.д.

Завтра я буду похож на Ван Хелсинга. Чтож, наушники в уши, дабы не слышать глупого смеха простых людей и можно бороздить просторы Санкт-Петербурга.